В конце мая завершился третий набор в Высшую школу онкологии – совместный проект Фонда профилактики рака и НИИ онкологии им. Петрова. Грант на бесплатное обучение в ординатуре и стипендию получили десять абитуриентов: восемь будущих онкологов и двое патоморфологов. По просьбе редакции Вести.Медицина Ксения Жирнова поговорила с исполнительным директором Фонда профилактики рака Ильей Фоминцевым. Он рассказал, что такое Высшая школа онкологии, какие вступительные испытания были в этом году и почему будущее российской медицины зависит от каждого врача.
— Илья, что такое Высшая школа онкологии и чем эта программа отличается от обычной ординатуры?
— Можно сказать, что ВШО – это такая надстройка над стандартной ординатурой. В НИИ онкологии им. Петрова есть хорошая, крепкая ординатура, мы немного модернизировали программу, добавили свои занятия и получили ВШО. Раньше вообще было как? Первый месяц или полтора – это лекционный курс, он мало чем отличался от вузовского. Дальше ординаторы шли на свои отделения и там работали как врачи или помощники врачей – вот и все обучение.
Мы решили изменить этот подход: резиденты ВШО занимаются с преподавателями на протяжении всей ординатуры. Их учат критическому мышлению, самостоятельному принятию решений, общению с пациентами, как добывать знания и как эти знания оценивать. Хочу отметить, что под влиянием ВШО и в НИИ онкологии организовали регулярные лекции для ординаторов – это очень правильно.
— Как появилась идея ординатуры нового поколения?
— Когда мы впервые задумывали ВШО, не было никакого особого представления, как это должно быть. Мы просто понимали, что в регионах полно талантливых, но не слишком обеспеченных студентов, у которых нет денег, чтобы из этих регионов выбраться. Да, в ординатурах есть бюджетные места, но рассчитывать на них практически бессмысленно. Во-первых, их мало. Во-вторых, и те, что есть, обычно распределяются среди местных. Конкурс в ординатуру открытый, но всегда есть кто-то знакомый, кого хотелось бы взять. Он либо на кафедре засветился, либо участвовал где-то – по разными причинам. Так что если абитуриент приехал издалека, поступить в обычную ординатуру на бюджет практически нереально. Да и помимо стоимости обучения существует некий имущественный ценз: жилье, транспорт, все остальное.
И вот когда мы решили объявить конкурс на бесплатное обучение, на нас вышел Вадим Гущин, глава департамента онкологии Mercy Medical Center в Балтиморе, США. Сейчас Вадим и его коллеги, американские врачи-онкологи, работают с резидентами ВШО по принятым на западе методам.
— Что это за методы? Как вообще выстроен учебный процесс в Высшей школе онкологии?
— У нас два основных метода обучения: журнальный клуб и семинары. Журнальный клуб – это разбор научных статей, которые особенно сильно повлияли на развитие онкологии. Материалы предлагает Вадим, но резиденты принимают активное участие в процессе выбора.
Одну статью могут анализировать 2-3 занятия, каждое из которых длится по 3-4 часа. В результате исследование препарировано полностью: как оно построено, откуда что взялось, какие есть ошибки и ограничения, можно ли на практике применять полученные результаты – разобрано каждое слово.
Второе – это живые семинары. Для их проведения специально приезжают преподаватели из США, из Финляндии. Они проводят отдельные занятия по разным видам терапии, end-of-life care, технологии общения с пациентами. Последнее особенно важно, потому что в российских вузах этому не учат. Сначала теория – что надо говорить, как надо говорить, куда заворачивать свою беседу и какая у вас должна быть техника этой беседы. Затем резиденты примеряют на себя разные роли и разыгрывают сложные ситуации, которые случаются в практике. Например, пациент отказывается от доказанного и эффективного метода, но собирается лечиться грибами. Или вообще вам не доверяет, потому что слишком молодо выглядите. Как сообщить своему пациенту о совершенной ошибке или о том, что надежды уже нет – таких вопросов просто море, и все они разбираются в ходе семинаров.
Есть еще третий момент. Резиденты ВШО готовят доклады к конференциям совместно с западными коллегами, консультируются у них по технологии выступления.
Вообще наши дополнительные занятия направлены не на то, чтобы дать ребятам какие-то конкретные решения, а на то, чтобы показать, как добывать знания самим. Они учатся учиться и учатся учить других. Это целая методика, а не просто какая-то эфемерная болтология на занятиях. Резиденты очень четко эту методику осознают и, мы надеемся, смогут ее воспроизвести. Они уже сейчас преподают своим младшим коллегам, и с третьим набором мы планируем расширить эту практику.
— Расскажите, пожалуйста, про третий набор. Сколько заявок было подано, как проходил конкурс, кого в итоге выбрали?
— В этом году у нас было 350 заявок. Традиционно конкурс в ВШО состоит из трех туров. Сначала абитуриенты просто заполняют анкету: указывают свой средний балл, уровень владения английским языком, какие-то учебные активности и достижения. Еще мы внимательно смотрим на оценки по базовым предметам, их пять или шесть. Все, кто удовлетворяют нашим минимальным требованиям, проходят во второй тур.
Задание второго тура в этом году было новое. Мы попросили конкурсантов решить несложные задачи по неотложной помощи. У каждого было 5 задач и час времени – на наш взгляд вполне реально. Но для без пяти минут врачей это задание оказалось практически невыполнимым: только у 14 из 168 ответивших все условные пациенты остались живы.
Ситуация, конечно, ужасающая. На уровне представления мы и раньше понимали, что с медицинским образованием в стране плохо. Но без количественного подтверждения не осознавали масштабы проблемы. Несложное, казалось бы, задание продемонстрировало полную оторванность образования от реальной практики. Это связано и с устарелостью методик, и с неверным подходом к обучению вообще.
У российского медицинского образования нет ориентации на решение проблем пациентов. Очень многое направлено именно на процесс: студенты что-то делают, это выглядит наукообразно и всех устраивает. Но их нельзя винить. Такие химеры порождает феноменологический подход к обучению, когда каждый день мудрые профессора говорят: «смотрите, как делаю я, и делайте так же», «запишите вот это жесткое правило, как надо лечить такой случай, и никогда от него не отходите» или «больше ничего не читайте, потому что я лучше знаю». В итоге-то мир гораздо шире, медицина меняется постоянно. Но нашим студентам дают какую-то жвачку или консерву.
В общем, людей в последний тур выбирали достаточно мучительно. Мы проранжировали конкурсантов по результатам второго задания и вживую, по видеосвязи поговорили с первыми 50-70. Сделали это для того, чтобы точно не ошибиться. Троим или четверым самым топовым не звонили. И так было ясно: их надо брать.
А с остальными разговаривали чтобы понять, чего они хотят, насколько мотивированы, как вообще себя ведут. У нас целая группа собралась из выборщиков. А выборщики – это, собственно, резиденты ВШО, которые сами через подобный отбор прошли.
Третий тур – это экзамен в НИИ онкологии им. Петрова, состоящий из двух компонентов. Первое – выступление перед пациентами. Конкурсанты рассказывают, почему решили идти в медицину, как выбрали онкологию и все в таком духе. А мы смотрим, как они ведут себя на публике и относятся к будущей профессии. Пациенты ставят им оценки, которые учитываются при финальном обсуждении.
Вторая часть – собеседование с профессиональными онкологами по стандартным для ординатуры билетам. И вот с этим этапом надо что-то делать, потому что такая оценка очень субъективна. Наблюдая за работой комиссии, я понял, что при абсолютно равных ответах некоторые абитуриенты совершенно случайно запоминаются меньше, чем другие.
А финальный отбор у нас проходит так: каждый член комиссии составляет список, кто на его взгляд достоин получить грант. Если конкурсант есть во всех списках – он точно проходит, если нет, то судьба кандидата решается голосованием.
Я видел, как это бывает: экзаменаторы устали, отвлеклись воды попить, возня какая-то во время ответа. И все, ответ затерся, девушка не прошла. Поэтому мы и хотим на следующий год как-то переработать третий тур и приблизить его к формату USMLE (The United States Medical Licensing Examination). В США этот экзамен очень надежно коррелирует с будущим человека. Набрал высокий балл – станешь лидером, низкий – шансов маловато. В любом случае, надо изучить международный опыт, посмотреть как это делают в других странах и попробовать воссоздать нечто похожее. Потому что выдумывать свое, скажем так, немного опасно. Мы сейчас что-то придумаем, сделаем, а оценка результатов будет лет через десять. Но отбираем-то мы ребят сейчас, а не через десять лет.
В итоге в третий набор ВШО попали десять человек: четверо из Питера, одна девушка из Москвы, остальные из регионов – Омск, Волгоград, Архангельск, Балашиха и Нижний Новгород. Ребята все замечательные, посмотрим, что будет дальше.
— За три года через вас прошло достаточно много студентов. Можно ли сказать, что в каких-то городах сильные ребята, а значит, хорошее образование?
— Мы об этом думали, но выборка пока слишком маленькая, чтобы о чем-то говорить. Вообще надо понимать, что наша оценка будет искаженной. Даже если мы заметим какую-нибудь закономерность, это может означать не то, что там сильные выпускники, а то, что конкурс лучше разрекламирован.
— Планируются ли какие-нибудь заметные изменения в программе ВШО?
— Изменений будет много. Сейчас мы готовим другую юридическую структуру ординатуры. Будем делать понятную и четко написанную программу обучения с критериями оценки. И самое главное – мы планируем расширяться. Сейчас ведем переговоры с двумя крупными московскими клиниками, которые станут учебными базами наравне с НИИ онкологии им. Петрова.
— Считаете ли вы, что такая единичная инициатива, как ВШО, сможет что-то изменить в российской системе медицинского образования?
— Определенно да. Это, конечно, похоже на донкихотство, но когда у нас полный ноль в плане адекватного образования, каждая инициатива заметна. С этого нуля даже один человек может многое изменить. Мы с Гущиным вдвоем подняли такой хайп, что проблему заметили на федеральном уровне. Возможно у меня некая предубежденность, потому что я нахожусь внутри среды и, естественно, реагирую острее. Но я читаю комментарии обычных людей и вижу, что они заинтересованы нашим проектом. Мы поднимаем и иллюстрируем гигантскую проблему, открываем глаза на то, о чем долго молчали.
И мы ждем, что когда резиденты ВШО выпустятся из ординатуры и разбредутся по стране, они будут менять ситуацию на местах. Один в поле точно воин. Все зависит от личности человека, от его активности. В реальности, если сильно захотеть, каждый может многое поменять в своей больнице или своем вузе. Естественно, идти по карьерной лестнице ребята будут с разной скоростью: кто-то выбьется раньше, кто-то позже. Мы очень надеемся на нетворкинг, потому что когда один вылезет наверх, он потянет за собой и остальных. Такая сеть сильно улучшает шансы каждого из них на карьерный рост, а чем выше ты сидишь, тем больше сможешь изменить.
— В завершении нашего разговора поделитесь, что было самым интересным во время третьего набора?
— Каждый год мы делаем лазеечку, через которую один самый сообразительный конкурсант может попасть из первого тура сразу в третий. Надо всего лишь ответить на вопрос, на который, как правило, ответа нет вообще. Этот конкурс мы называем по-разному. У нас уже были «Я знаю, кто убил Кеннеди» и «Я знаю, где Святой Грааль». В следующем году наверное будет «Я знаю, где второй носок».
Очень сложно придумать этот заковыристый вопрос. Нас интересует не что ответил конкурсант, а как он к этому ответу подошел, ход его мыслей. В этом году вопрос был такой: почему заболеваемость раком, которая в целом детерминирована возрастом, падает после 85 лет? До этого возраста растет, а после начинает снижаться. Вообще есть три теории, которые объясняют феномен, их можно попытаться найти в интернете. Но даже если конкурсант нагуглит ответ, а не дойдет до него сам, это не страшно. Потому что так пользоваться гуглом может только очень смышленый человек, нам такие и нужны.
Загрузка...
Комментарии читателей